Евгений   Шаповалов

ИВАН ДА ГРУНЯ

Сказ

 

ро курган Молодецкий и Девью гору много притч сложено. Да мало сказывается о молодце Иване и де­вушке Груне из русского села Усолья. А ведь и кур­ган и гора их именами зовутся...

Сразу за Усольем гора Светелка. А дальше гора Белый камень. Крутая и важная, как красавица бело­лицая, стоит она у самой дороги.

Взошел раз на Белый камень безродный Иван. В Усолье никто не знал, не ведал, кто он такой и от­куда пришел в село. Ходит из избы в избу да милос­тыню собирает.

Что за надобность такая  — на гору взбираться? Может, на Жигули хотел сверху взглянуть? Или дру­гая какая-нибудь забота на душу легла? Стоит он на вершине, о чем-то думает. Да вдруг слышит строгий мужской окрик:

— Эй, парень!

Глянул Иван вниз, а там Савва Силыч - усольский богатей. Все в селе перед ним спины гнут. А он не всякому на поклон ответит. Чуял силу в сво­ем богатстве.

—  Ну-ка, слезай! — велит богатей.

—  А   бить   не   будешь?  — спрашивает   Ваня

— Надо бы высечь, да для того, чай, отец есть. Ты чей   будешь?

—  Ничейный я, —ответил Ваня и спустился с го­ры.

Савва тут же допрос ему учинил. Где родился? Какая у него фамилия?

— А про фамилию мне никто и не сказал, — от­ветил Ваня. — И про то знать не знаю, где я родился.

Ухмыльнулся Савва Силыч. Парень, пожалуй, ему впрок. Ни роду у него, ни племени. Видать, крепким уродился. Чем не работник?

Привел он Ваню к себе в дом. И при всех объ­явил:

— Есть дочь у меня, а теперь и сын будет...

Зажил Иван у богатея.  Ел досыта,  спал на пухо­вой   перине.   Только   счастье   его   не долго     длилось. Не угодил чем-то хозяину. Стал тот парня корить:

—  Ешь  сладкое,  да  не досыта.  Пей медок,  да не допьяна.   И не  тоже   тебе,   мужчине,   перину      мять. Иди-ка   лучше   на   конюшню...

Перебрался Иван на конюшню. Там работу справ­лял, там и ел, там и спал.

Прошло года четыре, может, и все пять. Вырос Иван, стал статен, пригож. Усольские красавицы на него уже заглядывались. А он словно бы и не заме­чал. Все работал да о чем-то думал.

И случилось так, что приглянулся он дочери само­го хозяина. Груней ее звали. Ни ростом, ни здоровь­ем она не вышла. Зато красотой взяла. И ласкова бы­ла к людям. Будто всем сестра родная. А за Ивана безродного готова была жизнь молодую отдать. Ива­ну она тоже по душе пришлась. Потому-то и встре­вожился Савва Силыч. Понял, что блажь дочери да батрака к добру не приведет. И решил прогнать Ива­на со двора. Для начала принялся разные наговоры на­говаривать. Он-де и вор этот самый Иван, и лодырь, каких свет не видел. Оно понятно — кто бьет, тому не больно.

Да удары Саввы пришлись не только по Ивану, но и по родной дочери. Услышала Груня, что отец решил прогнать Ивана, и слегла в постель. Не спит, не ест. С часу на час худеет. Звали докторов и знаха­рок. Поили Груню разными зельями, отваром из де­вясила. А проку никакого. Испугался Савва, как бы ненароком единственную дочь не загубить. И решил: пусть все будет, как было.

Остался Иван в доме у богатея. Жил как прежде, на конюшне работал как прежде. Только радости прежней не было. Не было и надежды. Не отдаст за него замуж богатей дочку. Не силой возьмет, так хит­ростью. И стал Иван еще больше задумываться да тосковать.

А тут слух прошел, что сам Стенька Разин под­плывает к большому кургану. Вот и задумал Иван бежать в Жигули, к атаману вольницы. Взял да и по­делился думкой с Груней. Та в слезы, молит, чтобы и ее с собой взял. И клятву дает: дня без него в отцов­ском доме жить не станет.

Долго думал Иван и понял так, что не тоже ему вместе с девицей в войско Разина подаваться. За­смеют. К тому же Груня не жена ему и не сестра. Сговорились, что как только Иван дело найдет себе в разинской ватаге, так тут же даст весточку Груне. На крыльях она прилетит к нему.

Пошел Иван в Жигули. И едва приблизился к древнему кургану, который выше Светелки и Белого камня, как сразу заприметил шатер. Понял, что это шатер атамана. Хотел было подойти к шатру, чтоб своими глазами увидеть Разина. Да нешто можно тай­ком? Завидели Ивана вольники. Схватили за крепкие руки и повели к атаману как лазутчика.

А Разин, облокотясь, сидел на низком пне и смот­рел вниз, где плыли по Волге его струги и боевые чел­ны. Привели к нему Ивана. Глядит он на Разина и глаз не сводит. Атаман и впрямь богатырь. Кафтан на нем черный, бобром отороченный. Соболья шапка с бархатным красным верховником. За кушаком кинжал и два пистолета. Сапоги на нем до того зеленые, ну словно из жигулевской травы-муравы сшиты.

Глянул Разин на Ивана. Будто огнем ожег. Лицо красивое и суровое. Много дум-забот на его лице. Сроду не видел Иван таких лиц. И все глядит и глядит.

Улыбнулся атаман. Будто яркое солнце из-за туч выглянуло.

— Нагляделся, что ли? — спросил Разин. — Что я для   тебя,   невидаль   или   чудо   какое?

— Ты больше, чем чудо, — ответил Иван. — Про таких, как ты, только в сказках сказывают. Дорог ты не красотой и не нарядами. А тем, что за народ идешь. И я как есть сын того народа.

Поднялся   атаман   во   весь   рост.

— Раз  так,  то будь мне братом.  Принимаем тебя как родного. А семья у нас, сам видишь, большая.

Показал Разин рукой на утесы, на поляны, на бе­рега Волги. Всюду горели костры. И людей было ви­димо-невидимо.

Поклонился Иван атаману. Спасибо, мол, что бра­том назвал. И за то спасибо, что в войско принял. Приказал Разин друзьям-воинам, чтобы новому вольнику дали оружие.

А на другой день, как солнце встало, снялась мо­гучая ватага с места и взяла путь на Симбир-город. И был под тем городом великий бой. Храбро сражал­ся против войск боярских и Иван из Усолья. Дважды был ранен. Да не сдался на милость врагов. Только ярости в нем прибавилось. Не раз видел Разин в де­ле нового вольника. Радовался его удали. И тут нале­тели на Ивана сразу три стрельца, как три коршуна. И на этот раз Иван вышел из беды. Двум стрельцам головы отрубил, а третьего без рук оставил.

И это видел атаман. Кликнул он к себе Ивана.

— Как   зовут-то   тебя,   добрый   молодец?

— Иваном нарекли, — ответил молодой вольник.

—  А   как   величают?   Как   по   фамилии?

Усмехнулся Иван. Нет у него ни отчества, ни фа­милии.

Задумался   Разин   и   сказал:

— В бою ты крещен, русский человек. Мы сами дадим тебе и отчество и фамилию. Называйся отны­не Степановичем. А раз ты такой молодец, то фами­лия твоя будет Молодцов.

Иван низко поклонился. А Разин повернулся и громко спросил товарищей, тех, кто поближе:

—  Согласны?

Ответили   ему   горы, леса   и   поля:

—  Со-гла-сны!

С той поры стали величать Ивана Степановичем, по фамилии прозывать Молодцовым. Был он еще во многих делах и переделках. Но нигде не посрамил своей фамилии.

А когда разинскую ватагу разбили царские войска и самого атамана взяли в полон, прорвался Молодцов вместе с Федькой Шелудяком и сотней других вольников в темные Жигули. Там они раны лечили да сил набирались. Тут-то и заныло сердце у Ивана. Вспом­нил он про Груню, про уговор. И послал в Усолье весточку. Не год ждал, не месяц, а всего-навсего день один. Прискакала Груня быстрее ветра на воро­ном коне. Бросилась на грудь милому и слез не удер­жала. Отошли от них в сторону вольники. Долго Иван с Груней были наедине. Потом сами нашли товари­щей. И сказали им открыто, как братьям родным; со­берут они новые силы, разобьют войска царские и вызволят из неволи Стеньку Разина, так и свадьбу сыграют. Сам атаман будет у них за отца и за свата.

Легко думу задумать, да трудней дело сделать. Савва Силыч в лютой злобе повел по горным тропам царские войска в Жигули. Встретили их вольники не как гостей, а как ворогов. Бой был долгий и неравный. Разинцы кровью истекали. Но не сдавались. И мало-помалу отходили к Волге.

Вот уже и седой курган показался, тот самый, где сам Разин принял Ивана. Наседают царские стрелки-ратники. А Савва христом-богом молит их начальни­ка, царского вояку Афоньку Козинского, чтоб дочке жизнь сохранил. Сулит за то и золото, и серебро. Только бы жива осталась.

Решился тогда кровавый Афонька на хитрость. Дал приказ стрелкам. Перестали они наседать. И вы­шел наперед Савва Силыч. Позвал к себе дочку, а вместе с нею и пасынка. Пускай-де сдаются. Их паль­цем никто не тронет. И за Ивана он хоть сегодня го­тов дочь отдать.

Но ни Иван, ни Груня, ни их товарищи, оставшие­ся в живых, не поверили. Не было у них уже оружия. А все равно воевали. С горы бросали в стрельцов камни тяжелые.

Рассвирепел тогда Афонька и приказал стрельцам всех вольников перебить, а Ивана да Груню живыми взять. Пошли царские войска на последний приступ. Перестреляли разинцев. Остались в живых только Иван Молодцов да Груня его верная. Изо всех сил карабкается он на скалистую вершину. А она рядом с ним на вороном коне. Тоже на курган взбира­ется.

Кто-то из стрельцов метким выстрелом ранил ко­ня. Упал он вместе с Груней. А Иван тут как тут. Под­хватил Груню за руку. Вместе достигли они вершины. Впереди обрыв, Волга, позади вражьи люди.

Хотела было Груня обнять Ивана. Да вдруг ухва­тился он обеими руками за плечо. Видит Груня: из-под ладоней его кровь потекла ручьем.

— Вот и я, кажись, отвоевался, — сказал Иван. Сорвала она с головы платок, чтоб рану его пере­вязать. Но Иван осторожно отстранил ее. Поглядел ей в   глаза:

— Не   дожить,   знать,   до   свадьбы...

И шагнул к обрыву. Бросился вниз. Полетел, заде­вая за острые скалы.

Вскрикнула Груня и побежала вниз по откосу. Не успела обогнать Ивана. Утонул он в Волге, унес с со­бой любовь и судьбу ее.

А позади Груни отец, за ним стрельцы. Вот-вот на­стигнут. Не оглянулась Груня. Взбежала на горку, что вдавалась в реку, крикнула Ивану:

— Прощай! — и вслед за ним прыгнула в Волгу.

Только   волны   пошли   по   воде.

Вот с тех пор и прозвали древний курган Моло­децким, а небольшую гору, что прижалась к курга­ну, — Девьей горой.